Все шло не так. Все надо было остановить на полном ходу и развернуть в правильное русло, но сделать это было сейас не проще, чем сделать то же самое с самым обыкновенным маггловским танком, просто встав у него на пути и помахав руками, призывая ко всеобщему миру и согласию. И никто не мог бы сказать, что Нобби не пробовал, но танк почему-то и не подумал сворачивать, а вместо этого опять проехался по нем.
Кажется, оказываться в Мунго на следующий день после любого массового собрания превращалось в традицию. На этот раз все обошлось проще, и с самого утра, не заворачивая домой, Лич отправился в Министерство, потому что знал, что от него опять захотят комментариев и на этот раз был готов предоставить их.
Собственно, он собирался говорить чистую правду, во всех подробностях и не скрывая ничего, ничего не приукрашивая, не выставляя себя в лучшем свете. Верно, "Пророк" всегда относился к либеральному движению, мягко говоря, скептически. Да, его статьи выставляли Лича и его соратников идиотами - это как минимум. Максимум можно было разглядеть намеки на продажность, мировой заговор против честных граждан Британии и государственную измену. Да, сложно спорить, что еще начиная с того проклятого вечера у Малфоя конфликт между владельцами газеты и Нобби Личем стал очевиден.
Но он никогда не призывал громить газету, он не призывал даже не покупать её, только лишь не забывать о критичном восприятии ее статей. Критичное восприятие - это не погромы, не нарушение закона, это лишь первый шаг к свободе. Его призывы были восприняты ошибочно? Возможно. Может быть, именно это заставило очередное мирное собрание, на котором Лич и сам присутствовал, не в качестве организатора, а, скорее, наблюдателя, превратиться в шествие по улицам Лондона, шествие прямиком к редакции. А там - еще пара речей и первые заклинания, летящие в окна. Что больше разозлило людей: то, что окна оказались защищены или то, что Нобби попытался остановить толпу, призвать к порядку, осталось для него неизвестным, потому что следующие заклинания полетели уже в него самого, а толпа штурмовала здание и до появления авроров успела навести шума и дать газете повод описывать потом "зверства тех, кто забыл о своем человеческом обличье теперь уже не под влиянием магии, а совершенно добровольно". В какой-то момент Нобби поймал себя на мысли, что действительно хотел бы встретиться с женщиной, написавший этот бред, и с владельцами, бред опубликовавшими, отнюдь не для мирной беседы. И понял, что в какой-то мере полностью оправдывает ожидания. И стыдно ему не стало.
Теперь он шел по подземному коридору Министерства Магии и собирался дать комментарий, куда менее миролюбивый, чем обычно. Похоже, его хотели видеть другим обе стороны. Нельзя ведь не дать людям того, что они хотят.
Он даже не сразу услышал, когда кто-то окликнул его, нужные кабинеты были еще далеко, а встречавшиеся по дороге люди, которых было на удивление мало, молча сторонились, или это только казалось так. И все-таки, его имя произнесли еще раз, на этот раз громче и ближе. Нобби обернулся  оказался лицом к лицу с Маркусом Ноттом. Знакомство, начатое всего с месяц назад, продолжилось совсем не так, как должно было. Заочно. И не тем образом, который обычно приводит к долгой искренней и крепкой дружбе.
- Мистер Нотт. Простите, сейчас я очень спешу. Я так и не принес вам книгу. Но вы можете купить ее в любом маггловском книжном магазине, если ходить по таким не ниже вашего достоинства, разумеется.

Ах вот оно что, избиратель. Маркус Нотт вспомнил о своем праве выбора и решил по такому случаю, не оставлять права выбора остальным. Он решил пообщаться с одиозным политиком - и точка, мнение самого политика его волнует мало. Больше всего Нобби сейчас хотел продемонстрировать Маркусу все богатство той части английского языка, которой обычно не пользуются лощеные аристократы, зато росшие на лондонской рабочей окраине маггловские дети знают неплохо. В этой лексике как раз была парочка выражений, которые достаточно четко характеризовали то направление, в котором Нотту неплохо было бы прогуляться. Но приходилось вспоминать, что он в Министерстве, и что давно уже не имеет права просто высказать оппоненту в лицо то, что на самом деле хотелось бы сказать. Нотту такое было бы лишь на руку. Впрочем, спокойно реагировать он не мог тоже.
- Всенепременно, мистер избиратель. В конце концов, другие избиратели и просто неравнодушные подождут, ведь ваш голос, в отличие от их голосов, полноценный, не так ли.
Ну и, конечно, услышав беседу в таком тоне, в коридоре начали останавливаться люди, которые вообще просто мимо проходили. Кто просто обернулся, а кто счел своим долгом остановиться, толкнуть соседа локтем в бок, озвучить, что узнал Лича. В общем, народ собирался. Народ вообще любил собираться. Иногда это было кстати, а иногда - выводило из себя.
- Вот как, кровавые последствия моих выступлений? В самом деле, моих, мистер Нотт?
Это было элементарной наглостью со стороны невыразимца. Может, Флавия не обманывала, и он действительно не имел отношения к тем событиям, но он не мог не знать о них, не знать о том, что планировал его друг, этот Лестрейндж, и теперь не стеснялся предъявлять обвинения в том, что последствия несли с собой простые речи, призывы, между прочим, к мирным протестам. Если до того Нобби и собирался вежливо попрощаться и пройти мимо, то теперь он едва сдерживался чтобы не просто не применить непарламентские выражения, а еще и не сопроводить их увесистой оплеухой наглому чистокровному мажору, который вообразил, что может просто-напросто свалить всю вину на того, кто ему не нравился, и выехать на этом.
- Напомните мне, не я ли призывал, просил людей - всех людей, а не только тех, кто на моей стороне - обойтись мирными путями разрешения назревшего конфликта? Хотя, конечно, вы могли и не услышать этого, если были слишком заняты тогда на площади, когда я говорил об этом.
Нет, не обвинение, но разумному, как говорится, достаточно, а Маркус Нотт определенно был не из самых глупых. И среди начавшей формироваться аудитории тоже были те, кто отличался догадливостью и неплохо ловил намеки. Во всяком случае, шепот неожиданно затих, заканчиваясь чьим-то коротким и нервным смехом.
Зрители замолкли, но Лич вовсе не собирался радовать их сегодня очередным представлением - не то время, да и место неподходящее. На несколько секунд он замолчал тоже, давая и оппоненту, и всем желающим переварить сказанное и насладиться театральной паузой, а потом взглянул на часы и продолжил негромко и без лишнего апломба.
- Что же, мистер Нотт, я слушаю вас, кажется, у вас были вопросы ко мне, а пара минут неумолимо истекает.

Маркус Нотт был слизеринцем. Не надо было читать его личное дело, чтобы понять. В особенности теперь, в особенности когда он говорил то, что говорил. Лгать умеют все, но только лишь змеиный факультет возводит ложь в ранг абсолюта и едва ли не благословления, произнося одно, когда подразумевают совсем другое.
Искреннее желание верить...
- В тот раз, мистер Нотт, благодаря стараниям некоторых людей, личности которых недолго будут оставаться секретом для широкой публики, могла пострадать не только ваша сестра. Однако, в отличие от вас, Флавия не скрывает понимания того, что произошло и не пытается обвинить на публику того, кто к произошедшему непричастен. Вы могли бы многому у нее научиться.
Терпимости. Пониманию. Честности. В конце концов, чувству. В отличии от брата, оно было в ней, то, что принято называть живой душой. То, что заставило ее ужаснуться произошедшему на площади, и не использовать это в своих целях или для того, чтобы речь звучала покрасивее.
Искреннему желанию верить...
Не стоило ему упоминать Флавию. Это отнюдь не способствовало умиротворению Нобби. Он хмыкнул в ответ на речь оппонента.
- Значит, вы наконец испугались, мистер Нотт. Ну да, вам ведь пришлось отбиваться от заклинаний точно так же, как этим людям, приходилось. Что ж, это хорошо. Поживите с этим страхом. Не выходите лишний раз из дома. Добавьте защитных заклинаний. Прислушивайтесь к каждому шороху за спиной. Может быть, тогда вы поймете, как приходится жить другим. Может быть, тогда вы по-настоящему осознаете те ценности, недостойными которых считаете других людей.
Из небольшой толпы собравшихся опять послышался шепот. И шепот отнюдь не осуждающий. Нобби не оглядывался, но буквально спиной чувствовал, что здесь были и "свои", те, кто понимал, о чем речь и готов был согласиться, те, чье искреннее желание верить, было отравлено тогда, в туманный майский день, направленной в спину толпе темной магией. Оно никуда не исчезло, это желание, не так-то просто уничтожить такую силу, но видоизменилось до неузнаваемости, превращаясь из надежды в жажду мести, из готовности к переменам - в стремление сначала разрушить все, и лишь потом на руинах строить что-то принципиально отличное от старого. Чтобы никогда не повторять ошибок. Но это и была главная ошибка. Впрочем, кто бы стал винить за нее?
- В этот раз - жаль, что мне приходится напоминать и объяснять вам очевидное - был прямым следствием того. Люди просто начали разговаривать на одном языке с теми, кто не ставит их ни в грош. На каждое действие существует противодействие, если не из физики, то вы должны бы знать это хотя бы из философии и истории. Впрочем, история творится на ваших глазах, мистер Нотт, а значит, у вас непременно будет шанс восполнить пробелы в вашем образовании. А заодно открыть наконец глаза на то, что то, что произошло вчера, каким бы печальным и неоднозначным событием не было, на короткое время действительно уравняло всех. Только не в правах, как мы хотим добиться, а в бесправии и беспомощности, единственном, чего можно ждать от... войны.
Он не хоте произносить это слово. Не хотел, чтобы оно звучало. В имени есть какая-то особая магия. Сущность и имя связаны так неразрывно, что не всегда угадаешь, что первично. Он произнес "война", и нонсенс, творившийся а улицах приобрел пусть зловещий, но все же смысл. Но мог ли он не произносить этого, если по сути происходящее и было не менее, чем гражданской войной? Сущность определяла имя, но имя закрепляло сущность, елая ее материальной и осязаемой.
- А слова - это всегда "всего лишь" слова, мистер Нотт. Поверьте, иногда они оказываются ничуть не слабее действий.

Да Нобби и сам знал, что мог бы в некоторых вопросах брать с сестры Нотта пример. Вообще-то у любого человека всегда можно чему-нибудь поучиться. Вот взять хотя бы ту же Флавию. У нее определенно были идеи насчет того, как справиться с реакционными настроениями в умах аристократии. Она была уверена в этих идеях и ничуть не сомневалась в необходимости жестких мер. Лич тоже хотел бы так: не сомневаться. Но увы, несмотря на все он все время искал пути, которые могли быть не столь болезненны. Искал, старался, но находил лишь насмешки. Как и сейчас.
- Обвиняю? Мистер Нотт, я не произнес ни единого обвинения. Но почему-то я совершенно не удивлен, что вы слышите в моих словах то, что готовы услышать.
Какое головокружительное падение - падение в глазах юного невыразимца. Немного поразмыслив, Нобби однако решил, что как-нибудь переживет это разочарование. И, если подумать, то, что в глазах Маркуса он был не более чем показушным любителем гипербол - тоже невелика трагедия. Надо подумать, Нотт и сам любил пускать пыль в глаза и путался в своих словах. Или, если быть точнее, пытался путать остальных. Лич только вздохнул. Все беды мира от того, что в политики идут слизеринцы, а не те люди, которым не безразлична судьба нации. Может быть, если бы все было наоборот, постоянная ложь и увиливание от нормальных ответов, постоянная игра словами, перестали бы быть нормой в этих стенах, а вместо них царила бы правда. Ну или хотя бы не была с позором изгнана из политики. Нобби попытался, не оглядываясь на слушателей, угадать, сколько из них сразу же поверил в то, что "недостойными" их только что назвал именно Лич, а не его оппонент.
- Права и возможности, мистер Нотт. Но я повторял вам о них уже столько раз, что на этот просто попрошу вас ознакомиться с печатными материалами, которые распространяют неравнодушные люди.
Ложь затягивает, как затягивает болото. Когда врешь, главное - не переступить ту невидимую черту, когда ложь становится слишком наглой и очевидной. Не то, чтобы Личу в жизни часто приходилось пользоваться этим правилом. Сам он предпочитал правде, не только слышать, но и говорить, а врать у него получалось очень неубедительно, и часто уже только по лицу можно было понять, когда его слова, скажем, не совсем истинны. Может быть, именно из-за того, что сам он держался подальше от любого обмана, с чужой стороны он легко замечал фальшь. Особенно, когда фальшивил собеседник на все лады, и когда правды в его словах становилось меньше, чем домысла. Последняя небольшая речь Нотта заставила Нобби скривиться так, как будто прямо под носом у него запахло чем-то протухшим.
- Мне кажется, вы меня с кем-то путаете, мистер Нотт. Вряд ли можно назвать местью то, что я призывал людей к тому, чтобы держаться в рамках закона. Сама идея мести кажется мне довольно глупой, и принадлежит она вам, а не мне. Суд, казнь - о чем вы говорите? Не припоминаю, чтобы я в своих словах хоть раз приписывал себе подобное право.
Он все-таки не выдержал и обернулся к собирающейся толпе. Но теперь уже не для того, чтобы оценить реакцию. Дело было в другом. Все эти люди должны были понять, что этот разговор - не просто спор двух людей с противоположными взглядами на политику, даже не просто очередные политические прения в непредусмотренном месте. Нобби обращался не к Нотту, Нобби обращался ко всем ним, надеялся на то, что рано или поздно они откроют свои глаза и увидят то, что происходит на самом деле, и что это случится не слишком поздно, не тогда, когда происходящее станет историей. Или исторической ошибкой.
- Да, я говорю о беспомощности. Нашей общей беспомощности. И я говорю о войне. Но не призываю к ней, я просто реально оцениваю складывающуюся ситуацию. Со своей стороны я делаю все, чтобы остановить беспорядки, а вот со стороны оппонентов, увы, вижу, в лучшем случае, равнодушие и бездействие. Казалось бы, объединив усилия, мы сможем больше, но, быть может, им намного выгоднее поддерживать, а не препятствовать?
Последние слова невыразимца заставили его замереть. Теперь они звучали совсем не так, как тогда, еще до приема, до митинга, до того, как все это дело повернуло куда-то совсем не туда, а может, и вовсе не вписалась в поворот и вылетела с шоссе на полной скорости. Кто должен умереть, чтобы жила революция? Тогда речь шла об отечестве. Тогда он сказал, что никому не надо умирать. Сейчас он был уверен в другом: умереть должны старые идеалы, умереть должна та система, которая позволяет одним людям считать себя выше других. Но не сами ли люди составляли эту систему? Должны ли и они погибнуть вместе с идеями, потому что вытравить эти идеи из их головы вряд ли представлялось возможным? Свобода, равенство и братство - величайшие ценности. Но в список почему-то не входила человечность, и сейчас Лич чувствовал это намного острее, чем когда-либо ранее. Он опять медленно повернулся к Маркусу.
- А вам, мистер Нотт, как я посмотрю, не терпится кого-нибудь убить во имя революции. Поэтому попрошу вас не как политик, а как неравнодушный гражданин. Пожалуйста, вместе со своими единомышленниками держитесь подальше от власти, - Нобби постучал пальцем по наручным часам. - От ваших пары минут осталось от силы секунд пятнадцать. Хотите спросить еще о чем-то?

Это становилось слишком похожим на словесную дуэль, и Личу приходилось одергивать себя, напоминать, что на самом деле, это не дуэль, а полноценное сражение, в котором много участников. Да, эти участники - всего лишь слушатели, но это не делает их роль менее значительной. По большому счету, именно они здесь главные действующие лица, потому что все ведь разыгрывается только для них, сам по себе этот разговор смысла не имеет ни малейшего. Но это очередная трибуна. Нобби на трибунах было уютно и привычно. Чего он никак не мог понять, так это то, почему Маркус Нотт, который тоже был явно неравнодушен к публичности, до сих пор не заявил о себе в политике? Может, он готовит какой-нибудь особо триумфальный выход? Или вообще считает себя серым кардиналом, способным влиять на мир, даже не появляясь из-за кулис?
- Может и не работают. А может, именно они сдерживают ситуацию от того, чтобы превратиться в катастрофу. Мы сможем это узнать только если я начну призывать к чему-нибудь другому, не так ли?
Верно, люди часто слышали то, что хотели слышать. Еще чаще они слышали то, что другие люди хотели бы, чтобы они услышали. Реже всего люди слышали правду. Поэтому любую возможность совместить эти факторы и все же дать возможность людям слушать что-нибудь, кроме того, что им пытается навесить на уши Министерство и консервативно настроенная пресса, Нобби собирался использовать от начала и до конца.
- Почему, мистер Нотт, вы считаете, что эта причина ведома только мне? Вы разве не знаете, что законопослушные граждане сообщают о серьезных подозрениях и, тем более, фактах, аврорату?
Он все еще не говорил ничего конкретного, но люди уже даже не шептались, а переговаривались друг с другом, хотя их слов было не различить, во всяком случае, не тогда, когда все внимание полностью сосредоточено на собеседнике. Это была одна из простейших политических уловок, одна из немногих, которые Личу удалось освоить, и которые он почти никогда не использовал, предпочитая прямо говорить людям о том, что думает. Но самодовольное лицо Маркуса Нотта так и просило удара, а поскольку по-честному врезать ему было нельзя, то приходилось обходиться ударами исключительно риторическими. Тем более, невыразимец тоже пытался ударить, но все как-то мимо.
- Спасибо, мистер Нотт, я непременно учту ваше мнение. Однако, боюсь, моя честность не позволит мне скрывать от людей то, что становится мне известным. Это значило бы отнять у них право выбора.
Удар, наконец, попал в цель. Обвинение во лжи резануло больно, намного больнее, чем когти и зубы того несчастного на площади. Нобби и не помнил, когда его обвиняли в этом в последний раз, и точно знал, что обвиняли беспочвенно. Ложь была из тех вещей, которые хаффлпаф учит презирать, и чаще всего эти уроки попадают на благодатную почву, потому что на факультет барсуков просто не попадают те люди, для которых ложь может быть приемлемой альтернативой любой правде. Нобби не умел врать, и, наверно, это неумение и сейчас выдавало его с головой, как бы ни пытался он скрыть на лице разочарование.
- Врагов? Не льстите себе, мистер Нотт. Я не рассматриваю как врагов представителей идеологических меньшинств.

Маркус Нотт, по всей видимости, ничего не знал о настоящих разрушениях, если считал глобальными разрушениями побитые в одном здании окна. Это, наверно, было неплохо, что магический мир понятия не имел о тех масштабах, которые иногда принимало доказательство своей правоты. Хотелось бы, чтобы так было и дальше, однако можно ли было гарантировать?
Лич никогда не одобрял радикальные меры борьбы. В этот раз, может быть, еще менее, чем в какой-то другой. Он был против. Но, что бы ни думал невыразимец, он не был единственным представителем тех, кто готов бороться за свои права, и даже не принимал решения единолично. Свобода и равноправие имеют оборотную сторону, пропогандируя эти ценности стоит быть готовым к тому, что и твое личное мнение окажется в меньшинстве, и придется отступить. Выступление там, на месте событий, не было первым, до этого Нобби пытался достучаться до Кэмпбэлла, который и был вдохновителем этой бессмысленной акции. Увы, все безуспешно, и пришлось замолчать еще до того, как Нотт решил дать эту рекомендацию.Результат был налицо. Зато теперь, когда бессмысленность таких действий и даже вред от них становились очевидны, Нобби не терял надежды наконец достучаться до здравого смысла всех тех, кто считал его действия нерешительными и недостаточными.
- В таком случае, наши взгляды на войну сходятся, мистер Нотт. И если среди моих оппонентов есть те, кто разделяет этот взгляд, кто готов идти на компромисс, чтобы не допустить войны, как готов на это я, я еще раз сделаю открытое предложение объединить усилия, обсудить сложившуюся ситуацию и принять совместные меры по ее урегулированию.
В чем Нотт был прав, так это в том, что быстрого результата в деле демократизации общества можно добиться только реформами, а не возведением новрого на руинах старого. Но кто мог бы обвинить Нобби Лича в том, что он не пытался идти этим путем? А с учетом того, что большинство таких попыток заканчивались для него в Мунго, можно было с опасением прогнозировать, что скорее рано, чем поздно, он все же замолчиит, а его место займут строители на руинах. А дальше путь известный, пусть он и займет столько времени, чтобы "умерли все те, кто рожден рабами". И сейчас, видя настроения некоторых своих соратников, Нобби подозревал, что если его выведут из игры, кое-кто из них может решить форсировать этот процесс. Пожалуй, тогда Маркус Нотт поймет, что такое настоящая проблема, а не будет пытаться из ничего сотворить повод для громких обвинений.
- Ну тогда подайте на меня в суд за клевету, мистер Нотт. Британии ведь так не хватает политически окрашенных процессов!.
Да, на подозрениях не строят обвинения, и Нотту стоило бы самому прислушиваться к собственным словам, прежде чем обвинять собеседника в организации погрома. Но заявить об этом сейчас значило мгновенно закрепить дискуссию на уровне "сам дурак", а это было бы не более чем пустой тратой времени. Хотя сам Маркус явно добивался чего-то подобного, переливая из пустого в порожнее и вновь и вновь, как будто бродя по замкнутому кругу, возвращаясь к тому, с чего начал. Не иначе пытался взять если не аргументами, то регулярным повторением, и вложить в головы слушателей то, что было ему выгодно. Нобби устало вздохнул.
- Моя вчерашняя акция, мистер Нотт, состояла в том, чтобы призвать людей к миру и законности. Вы бы заметили и запомнили это, если бы вас беспокоила истина, а не поиск повода обвинить меня во всех смертных грехах. Если вы и это считаете бессмысленным, то все ваши предыдущие заверения пусты, а ваши слова не стоят ни капли доверия. А теперь прошу простить меня, мистер Нотт, журналисты в Атриуме ждут от меня официального комментария, а вас я более не смею отрывать от увековечивания в истории сегодняшних посетителей архива.
Он развернулся, коротко кивнул собравшейся толпе в знак благодарности за поддержку, и не так важно, поддерживали ли его на самом деле, и быстрым шагом направился в сторону лифтов, оставляя людей обсуждать услышанное.