Обещания надо выполнять, иначе никто никогда не будет воспринимать тебя всерьез. Выполнять их можно так или иначе, сначала давая их осторожно, а потом поворачивая к себе нужной гранью, но невыполненных обязательств оставаться не должно. С осторожностью Родни немного опоздал, а когда была возможность взять слово назад, сыграл в благородство и не взял. Значит, теперь выбора особого нет, и надо выполнять, а чтобы выполнить, надо идти к отцу. Конечно, все могло было быть проще, можно было бы отказаться от идеи взять мамино кольцо, но нет, нельзя было. Нельзя - не потому что это нарушение традиции, да черт бы с ними, а потому что это - признание его права называть будущую леди Лестрейндж, которой не была Элейн, сколько бы детей ни родила. Правда, отцу об этом, наверно, говорить не стоило, он мог неправильно понять, ну или наоборот, понять правильно. Надо было заводить разговор о другом, но о чем, Родни не знал даже тогда, когда уже подошел к двери кабинета. Поняв, что за пару лишних минут он и не придумает, и что придется импровизировать, как и всегда, когда ему предстоял с отцом серьезный разговор, Лестрейндж толкнул дверь, как обычно, без стука, и зашел в кабинет.
Интересно, а у отца хоть раз для таких серьезных разговоров была стратегия, или он импровизировал тоже?
Слишком долго рассуждать об этом времени не было, да и смысла не было, все равно не поймешь, разве что спросить. И все равно не поверить в ответ.
- Надо поговорить.
И даже очень надо, только вот как начать? Просто быстро сообщить неприятную новость? Выставить ультиматум? Предложить обмен? Одно глупее другого, но раз уже сказал, что поговорить надо, молчать как-то глупо. Родни поставил на стол перед отцом бутылку, на этот раз не Огденского, чего-то неопределенного и неподписанного, но точно весьма старого, настолько, когда старость еще называется не древностью, а выдержкой. Сам он сел в кресло напротив, точнее, расслабленно расположился, закинув ногу на ногу. Разливать или не разливать катализатор беседы он предоставил отцу.
- Я узнавал насчет того соглашения, которое собирался заключить. Мы говорили о нем после того, как я вернулся из Палестины, - дипломатические усилия отца, которые не так уж впечатлили Родни пару недель назад, теперь можно было выразить только одним жестом и двумя словами, поэтому он развел руками и заявил со спокойной улыбкой. - Это катастрофа.
Эта катастрофа, хоть и огорчала его, не была трагедией. Можно было попытаться исправить ситуацию или - еще проще - бросить эту сферу и заняться чем-нибудь еще. Что-нибудь интересное ведь всегда подворачивается, а магглам, кроме оружия, необходимо еще много разного мусора, чтобы почувствовать себя если не равными людям, но хотя бы на ступень выше в пищевой цепочке. Зелья, например. И, что важно, они готовы за него платить.
Заговорив об этом Родни вдруг вспомнил о еще одной детали, которая требовала если не уточнения, то вежливого любопытства.
- Кстати, как ты себя чувствуешь? Все зажило? Как твой новый брак перенес это ужасное испытание?

Ну вот, хоть в чем-то они опять были близки к взаимопониманию. Например, в катастрофах, хотя мнения, по всей видимости, совпали совершенно случайно. К тому же отец все еще считал главной трагедией то, что его задело, а не то, что он своей помощью провалил все мероприятие, которое обещало быть весьма прибыльным, не говоря уже о том, что захватывающим. Родни знал, к чему приводят разговоры с таким началом: в итоге, конечно, он сам и окажется виноватым. Он насупился и ответил без той доли доброжелательности, с которой начинал.
- Тебе не надо было вмешиваться в это. Покупать и продавать оружие - это не сыром торговать, это опасно. Всегда найдется кто-нибудь, кто не просто захочет убить, а еще и просто возьмет и сделает это.
Ну или подумает, что ему удалось. Магглы такие доверчивые, наверно, даже тело слишком долго искать не будут, не до того. И все же отца они сумели испугать. Лестрейндж мог поклясться, что даже теперь отзвук этого страха звучит в словах Рэндалла, и что это только вершина айсберга. Нет, ему точно не стоило лезть с головой в этот омут, там водились гриндилоу с такими зубами, о которых отец не то что не знал, а, наверно, даже не задумывался. И был определенно слишком стар для такого. Если бы не был, то сейчас они бы уже обсуждали то, как можно исправить ситуацию, хотя Родни пришел вовсе не за этим, но нет, куда больше родителя интересовало, кто посмел выдать эту тайну мадридского двора его же собственной жене.
- Не помню. Кажется, тогда мне было все равно. Но ты ведь хотел, чтобы я наконец принимал ее как члена нашей семьи, верно? Вот я и попробовал это сделать, она ведь должна родить Лестрейнджа, а значит, теперь не совсем чужая. В настоящей семье должно царить доверие и взаимопонимание, вот как между тобой и мной, а такие тайны мешают и тому, и другому. А поймешь ли ты это когда-нибудь или нет, я не знаю.
Впрочем, так или иначе, отец подводил разговор именно туда, куда надо. Так что, может быть, в отношении понимания с полуслова еще не все потеряно.
- Собственно, примерно об этом я и хотел поговорить. Уверен, что не хочешь сначала выпить?
Это к слову о понимании. В такой задушевной беседе, как та, которая сейчас наклевывалась, переводчик был просто необходим, а алкоголь, тем более выдержанный отличный алкоголь, всегда был в этом деле одним из лучших. И, к тому же, когда крутишь бокал в руках, рассматривая остающиеся на его стенках потеки вина, намного слабее искушение тут же выхватить палочку. Да и просто - успокаивает.
Родни вернул на лицо улыбку и непринужденный вид. То, что должно быть сказано, будет сказано именно с ним. Он не собирался дрожать от страха за то, как отец воспримет новости. Не собирался, поэтому страх пришлось скрывать хотя бы так, за нарочитой небрежностью и расслабленностью.
- Понимаешь, Элейн - не единственная, кому я по тем же самым причинам рассказал об источниках дохода семьи.

Родни не злился на отца за его нечуткость и нежелание сопереживать. Он даже не обижался на то, что когда ему нужна была помощь - а она была нужна ему - Рэндалл не соизволил даже появиться на пороге его комнаты. Ну или почти не обижался. Сегодня он чувствовал себя великодушным и готов был прощать, поэтому кротко улыбнулся.
- И это тоже верно. Даже не знаю, как это получилось. Но я туда не вернусь, можешь не сомневаться.
И это было чистой воды правдой. Лучше сдохнуть, чем возвращаться в ненастоящий и прогнивающий изнутри мир. Там было очень плохо. Настолько, что Лестрейндж мог быть уверен, что хуже ему не будет нигде и никогда. Даже в Азкабане. Даже если на семейном гобелене над его именем появится выжженное пятно. Хотя представлять себе, как будет чувствовать себя в такой ситуации он не хотел, но был уверен, что все равно недостаточно плохо, чтобы сравнивать.
Сарказм отец, конечно, опошлил банальной логикой. Родни закатил глаза, но вспомнил, что это была привычка Маркуса, и опять прямо посмотрел на Рэндалла, уже без улыбки, хотя и хотел весь этот разговор провести в показательно приподнятом настроении.
- Но мы ведь постоянно работаем над чем-то таким, верно? Ну... как знаешь.
Последнее, конечно, относилось к вину. В одиночестве Родни пить не стал бы, во всяком случае, на этот раз, поэтому просто пожал плечами. Серьезный разговор грозил превратиться в отвратительно серьезный разговор. С поучениями, разочарованиями и очередной горой непонимания, хотя куда там гора, это уже целый хребет.
А он не понимал, это очень хорошо стало видно и по неловкой паузе, во время которой Рэндалл отнюдь не пытался побороть душащие его слезы счастья, и по выражению лица. Отец носился со своими тайнами как носится третьекурсник с разрешением посещать Хогсмид. Это была его любимая игрушка, и теперь ее отбирали и делили. Но делиться - это правильно. Делись - а потом требуй с облагодетельствованных проценты, разве не так? Кому нужна тайна, которую не знает никто? Даже Проклятие Слизерина было бесполезной школьной байкой, скорее смешной, чем действительно страшной, пока оставалось секретом в секретной комнате. Тайны надо выпускать, иначе они скисают так же, как слишком долго хранящееся вино превращается в уксус, и даже лучшие фрукты оказываются комьями гнили. 
- Девушка, которой я предложил стать моей женой, разумеется, - его тон Родерику совсем не понравился. Столько намекать на то, что пора жениться, и вот теперь упрямо не осознавать, что его призывы наконец услышаны. Родни насупился: все это совсем ему не нравилось, все должно было быть не так, а он точно знал, как, у него в голове был довольно стройный и последовательный сценарий, но папа упрямо игнорировал положенные ему реплики. - Ты не хочешь поздравить меня, пожелать нам счастья, искренне пожелать, быть может? Ты мог бы даже обнять меня и торжественно вручить колцо, которое принадлежало маме, чтобы я мог надеть его на палец следующей мадам Лестрейндж. Это было бы... трогательно, не находишь? Очень символично и  как раз способствовало бы единению и взаимопониманию. В этом доме как раз не хватает чего-нибудь подобного.

Как это знакомо: я подумаю над тем, заслуживаешь ли ты моей поддержки, когда узнаю, был ли ты достаточно хорошим мальчиком. Послушным мальчиком. Впрочем, в понимании отца это всегда было одним и тем же. Родни только набрал воздуха в грудь, чтобы ответить, но "и вот что", конечно, пресекло все попытки высказаться, ведь нельзя просто взять и перебить Рэндалла Лестрейнджа.
Да, конечно, Родни должен был быть благодарен за то, что маман не узнала ни о Борджине, ни о митинге, и конечно, любящий папа сделал это исключительно для того, чтобы не нарушать личного пространства сына и не посвящать посторонних в его секреты, никакой личной выгоды, ну разумеется!
- Как и в свои. Вот в этом проблема нашей семьи: у нас нет ничего общего, только твое и условно не твое. И в "свои" дела ты посвящаешь только тогда, когда тебя припрут к стенке, и называешь это доверием, которое еще и оправдать надо. Да, я перехожу границы, но - увы - не те, которые ведут к тебе, те охраняются слишком хорошо, чтобы приблизиться хотя бы на шаг.
И как можно было вообразить, что тогда, в мае, отец действительно что-то понял, и теперь все точно изменится? Что границы - те границы, о которых он сейчас говорил, рухнули. Просто в это очень хотелось поверить. Так же, как хотелось поверить когда-то в Наследника Слизерина. В кого верить теперь, Лестрейндж не знал, и не верить ни в кого было слишком сложно.
- Ты без должной подготовки вмешиваешься в то, над чем я работал несколько месяцев, проваливаешь все и сам ловишь пулю - виноват я. Твоя жена впервые за два года вашего брака узнает, что деньги на ее шпильки, оказывается, растут не из воздуха - виноват я. Я только и делаю, что предаю твое доверие, да и что еще ожидать от этого несовершенного мира, в котором только ты идеален.
О да, недосягаемо идеален. Родни всю жизнь пытался взобраться на эту вершину изо всех сил, а отец наблюдал сверху, смеялся, иногда подбадривал, нго чаще устраивал лавины. Потом он подсадил на один из утесов маман, и они стали карабкаться наперегонки. А теперь Родни вдруг оглянулся и увидел другие вершины, их ведь всегда предостаточно в горах, и отец недоволен.
- Ты ведь Элейн только это и дал понять, верно? Что все вокруг, и она в том числе, нужны только для того, чтобы восхищаться тобой. И у нее это получалось так долго, дольше, наверно, продержался только я. А потом она не выдержала, что-то не сошлось, что-то наоборот сошлось, и когда она узнала о тебе кое-что новое, все , - Родни щелкнул пальцами, -  пошло прахом. А я не хочу, чтобы так же было и у меня. Я хочу доверия - с самого начала до самого конца - хотя бы от кого-то. Без разочарований, без неожиданных прозрений. Ты не захотел дать мне это, и я просто нашел того, кто дал.
Вообще-то надо было бы рассказать о том, как любовь нечаянно нагрянула, надо было, в конце концов, успокоить отца, назвав имя, но его уже понесло, да и не собирался он подвергать Вальбургу опасности, той самой, которой уже однажды подвергся так любезно упомянутый Борджин. Конечно, отец не посмеет, она ведь Блэк, и все же, Родни должен был сначала убедиться, заставить признать то, что он сам имел не меньше прав распорядиться этой тайной, чем отец.
-  Неужели просто новость о том, что я женюсь уже недостаточно хороша для тебя? Нельзя доверить мне хотя бы тот выбор, который касается лично меня? Не припомню, чтобы ты интересовался моим мнением, когда привел в дом Розье.

Надо было бы как-нибудь спросить у отца, как он представлял себе неожиданно выдернувшую Родни из реального мира болезнь. Наверно чем-то вроде обострения желания обратить на себя внимание, помноженное на неудержимую тягу поговорить. Можно было бы рассказать ему, но зачем, если он все равно никогда не поверит. Ведь страдать все имеют право только тогда, когда этого желает Рэндалл Лестрейндж. Это еще ладно, но еще интереснее, как он представлял себе состоявшийся в ту поистине роковую ночь диалог? Элейн, наверно, должна была осторожно и с непременным скрипом приоткрывать дверь в мрачную комнату, где в углу сидел обязательно надвинув капюшон по самый подбородок Родни. Она робко просила раскрыть ей секрет ее семейной жизни, и носитель Истины с потусторонним смехом рассказывал ей о ее роли, и непременно в этой театральной терминологии. Родни хмыкнул. правда, на этот раз потусторонне не получилось, зато скепсиса в этом звуке было сполна.
- Что за бред... Это маман тебе такое сказала? Мне, знаешь, тогда было не до образных выражений про декорации, думаю, я просто рассказал ей, над чем работал. Я работал, не ты. Это тоже твоя тайна?
Отец ничего не понимал. Нет, в самом деле, он ведь не притворялся, он ведь и правда не ведал, что творил. Только, на самом деле, это ничего не меняло. Намеренно тебе в живот втыкают ржавый зазубренный нож или по чистой случайности - те, кто считает, что жертве с дырявым животом есть разница, просто врут сами себе. Лестрейндж вдруг заметил, что и в самом деле держит руку у живота, как будто зажимает рану. Бред...
- Да, конечно. Ты можешь. Это мама бы не стала. И давай сегодня обойдемся без этого вот "ты не знал ее, Родерик". Могу поспорить, ты и сам знал ее ничуть не лучше, чем знаешь Элейн. Ведь для того, чтобы кого-то узнать, надо интересоваться чем-то или кем-то, кроме себя и собственных тайн.
Даже он сам, испытывая к маман не самые добрые родственные чувства, был уверен, что знает ее лучше. Она в чем-то оказалась похожей на Лестрейнджа: это не добавляло ей баллов в его глазах, скорее наоборот, но понимания добавляло. Да ей просто хотелось немного искренности и доверия, хотелось, в конце концов, любви - интересно, что отец наплел ей перед свадьбой, вряд ли объяснялся в страстных чувствах, это совсем не его стиль, интересно, что она сама себе наплела, наверняка что-то про то, что она уже большая девочка, чтобы верить в любовь. Бедная, бедная взрослая девочка, у нее не было ни малейшего шанса на все это, но она поверила в то, что мистер Лестрейндж просто умело притворяется бесчувственным булыжником, но рядом с ней он, конечно, вне всяких сомнений, растает.
Они все были теми еще идиотами, все верили и надеялись. Зато отец неожиданно оказался прав там, где не ждали.
- Да, - говорить стало сложно, как будто слова в горле превратились в продирающихся на свободу нарлов, - Да, я считал тебя идеалом, все время надеялся достичь, добиться, оправдать, не разочаровать хотя бы. Глупо, но думаю, я все еще не могу от этого отделаться. Значит, кольцо будет только у той, кого одобришь лично ты? Хорошо. Как знаешь. Держи его при себе, передай младшему сыну или придумай еще что-нибудь. Это всего лишь... кольцо. Я все равно женюсь, с ним или без него.
И кого он хочет обмануть? Это не всего лишь, и никогда не было всего лишь. Это символ и это память о матери. И то, и другое само по себе стоят целого мира, а уж вместе... Родни поднялся из своего кресла. Хорошо, что они не пили все же. Иначе было бы слишком просто сделать то, что он собирался сделать, но некоторые вещи не должны быть простыми, и тем более, они не должны быть безболезненными.
- Да вот еще что. Если я только и делаю, что предаю и подвожу, если ты не можешь доверить мне самостоятельные решения в том, что касается семьи, то, видимо, я должен вернуть тебе еще и это.
Родни опустил его на рабочий стол Рэндалла, и перстень с гербовой печатью, перстень наследника, отозвался гулким стуком, так похожим на стук сердца. Сложнее всего было убрать руку, но он справился с этим. Теперь надо было бы повернуться и уйти, но такое потребовало бы чрезмерных усилий, и Лестрейндж остался стоять на месте, тяжело дыша и глядя отцу в глаза.