Если к чему-то и был способен Кристоф, так это к обучению. Юноша довольно быстро начинал ориентироваться в материале, имел достаточную усидчивость и любознательность, чтобы подходить к изучаемому вопросу, основательно, сначала пытаясь увидеть картину целиком и только после этого переходя к мелким деталям, интересным моментам, которые могли бы поразить итак впечатлительного француза. Единственным исключением из этой, уже проверенной годами обучения в Шармбатоне, практики стали Темные Искусства и связанные с ними магические явления и существа. Кристоф никак не мог уловить саму природу темной магии и поэтому многие прочитанные им ритуалы, пусть и отпугивали своей жестокостью, но не создавали у молодого человека ощущения чего-то запретного, скорее непонятного, таинственного. Иначе, а точнее как обычно, дело обстояло с маггловской историей, к которой в юном Картье неожиданно проснулся страстный интерес. Все его перья, пергаменты постепенно перемещались из одной части библиотеки в другую, а сестра все чаще начинала качать головой то ли от удивления, то ли от неодобрения нового увлечения брата. А ведь прошло меньше недели с того момента, как слишком спокойный и рассудительный англичанин нарисовал перед Кристофом новую картину мира в темных тонах. Мысли Реддла, его слова, его примеры, тот уверенный тон, которому просто невозможно было возразить (или просто у Картье не хватало духу) – это образовало для Картье канву, на которую он методично, со свойственным ему осмыслением и внутренним переживанием, нанизывал бусины из истории магглов, оказавшейся куда более нелицеприятной, жестокой и попросту аморальной, чем представлял себе юноша. Всех больше поразил Кристофа факт того, что магглы не чуждались лишать себе подобных, таких же магглов, воли, имущества, правового статуса, превращая их чуть ли не в вещи, и самое ужасное то, что подобная практика была распространена в развитых обществах. Магический мир не знал подобного кощунства, да, были наемные работники, но разве можно сравнивать? Были эльфы, но с домовиками заключалось соглашение, добровольное соглашение. Но как можно было бы убить сотни людей, в том числе и детей за то, что кто-то ночью убил их «хозяина»? И что за противное слово «хозяин»… Как можно было приказать скормить хищным рыбам мальчика? Живого человека… Ребенка. Дико. Просто дико. Кристоф не знал о таких страницах маггловской истории, легенды, которые его интересовали в детсве пусть и были кровами, но хотя бы справедливыми или со скрытым смыслом. В этих же поступках магглов, юноша увидел только неподдельную жестокость и не от страха, не от отличий и опасностей, а ничем не обоснованную жестокость. Такую, о которой говорил Том.
Новый знакомый, посадивший в сознании Кристофа мысли об истинной сущности магглов, которые теперь юноша трепетно взращивал, не пропал из поля зрения Картье даже после не очень удачного, по мнению молодого человека, приема. Он прислал молодому человеку письмо и приглашал на прогулку в тот самый музей, о котором Реддл говорил в их первую встречу в библиотеке. Кристоф, конечно, согласился. С охотой, с радостью, с желанием поделиться с англичанином своим ужасным открытием, которое не поддавалась никакому логичному оправданию. Юноша почему-то был уверен, что Том оценит его попытки, его успешные попытки, самому разобраться в этой теме. И почему-то он очень хотел увидеть одобрение в мрачном взгляде англичанина, хотя, конечно, не формулировал свои желания, не осознавал их явно. Они просто были где-то в глубине души и очень умело маскировались в радость от возможности провести еще несколько часов интересной беседы с таким не простым волшебником как Том Реддл.
- Ты уверен, что магглы одеваются именно так?- Кристоф в очередной раз оглядел себя и неуверенно покосился на Тома. – Я, правда, ни разу не был не в магических частях Франции. Маглов видел, конечно, но не то, чтобы разглядывал их. И магглорожденные у нас учились, но я не особо общался с ними. Они часто были слишком шумные. Но в музеях вроде как шуметь не положено,- Картье чуть усмехнулся, в который раз нервно одернул края пиджака и прямым взглядом посмотрел на Реддла – Ладно пойдем. Я был очень рад, когда получил твое письмо, знаешь, я потратил эти несколько вечеров, чтобы восполнить свои пробелы в маггловской истории. Я хотел было почитать с их взгляда об инквизиции, но я начал с более древнего  периода и ушел совершенно в другую область, – Юноша слегка пожал плечами и неуверенно поджал губы. Он не знал, как рассказывать и стоит ли рассказывать о своих «открытиях», которые с одной стороны очень поразили молодого человека, с другой, наверняка, были известны Тому. Поэтому Картье так замялся и все же пока решил повременить со своими выводами. Может быть чуть позже, если Реддлу все же будет интересно. – Поэтому, увы, я пока все еще плохо представляю их культуру того периода. Идем?

«Уверен» из уст Тома, конечно, звучало уверенно, но Картье все равно еще раз бросил взгляд на свое отражение в зеркале. Он буквально кожей чувствовал, что на нем «чужая» одежда, пусть отдаленно и напоминающая синюю школьную форму Шармбатона. И, конечно, Кристоф видел школьников из маггловских семей в своих тряпках, когда они собирались на каникулы, но маггловская одежда, как и известные маггловские традиции, всегда казались юноше странными, не понятными. Теперь англичанин уговорил Картье примерить маггловский наряд, уговорил сходить в маггловкие районы, где, скорее всего, волшебниками на всю округу будут только они сами. Уговорил своими глазами посмотреть на изобретения магглов, которые предназначались для того, чтобы причинять боль ведьмам и колдунам. Таким как Кристоф. Юноша сам не до конца осознавал, на что он согласился, только его сердце иногда замирало, стоило Картье вспомнить историю его семьи в годы темного средневековья, в годы инквизиции и понять, что через несколько минут он в реальности увидит те инструменты, которыми мучили его предков. Но при этом желание попросить Тома отложить их экскурсию не возникало или же оно затухало, не успев разгореться, при одном взгляде в глаза нового знакомого, которые выражали абсолютную уверенность в верности их действий и заражали интересом француза, которому недоставало компании понимающего его тягу к знанию, и запретному знанию тоже, сверстника. А ведь причина, вопрос, который сподвиг молодых людей провести выходной день не за чашкой кофе и старинным свитком, а в окружении магглов и их истории, был именно тем, что на равнее с Темной Магией порицалось обществом. На что Кристоф не решился бы посмотреть под другим углом, если бы рядом с ним не было сильной, ведущей его за собой личности, которая умела говорить и заражать своими мыслями.
- В музеях за шум выгоняют, - себе под нос повторил Кристоф, будто надеясь, что эта короткая фраза скажет ему о маггал нечто большее. Но нет, озарения не случилось, юноша все еще продолжал заметно переживать и даже не сразу смог вновь посмотреть на Реддла, когда тот, немного иным, ранее незнакомым Кристофу тоном заинтересованно отозвался о попытках своего нового знакомого разобраться в истории и природе магглов. – О… да, конечно! – быстро и как-то слишком громко ответил Кратье, сразу же забыв о своем волнении. Он довольно улыбнулся Тому, искреннее радуясь, что англичанин проявил интерес к его мыслям и что хочет вступить с ним в диалог, а не только провести время «просвещая» юношу. – Я, действительно, наткнулся на факты, которые были мне известны, но ранее так не задевали, потому что я не углублялся в суть, просто такое когда-то было у магглов и все. Теперь же прочитав несколько источников, я не могу не удивляться их нравам. Правда, я, кажется, стал еще хуже понимать их, - честно признался Кристоф, на секунду отвел взгляд, а потом согласно кивнул Тому на реплику о том, что им уже пора выходить.
Трансгрессия, потом портал и вот молодые люди оказались в местности ранее Кристофу незнакомой. Картье оглянулся по сторонам, не без удивления отмечая, что пока ничего «необычного» он не замечает и двинулся вслед за Томом. Юноша, конечно, помнил, что он обещал Реддлу рассказать о том, что его заставило задуматься в маггловской истории, но пока не мог заставить себя говорить. Он бросал взгляды по сторонам, будто что-то высматривая, хотя и сам не знал, что он ожидал или хотел увидеть.
- Том, ты хорошо знаешь маггловские порядки и историю, да? – юноша все же начал свой рассказ, правда, понизив голос. Кто знает, вдруг такая неприятная часть их позорного прошлого у магглов тоже под запретом, как дискриминация по чистоте крови у волшебников. – Я начал читать с древних времен, хотел понять их развитие. И если кровавые ритуалы древности понятны и объяснимы, если я могу понять страх перед колдунами во времена инквизиции. То такое явление, как рабство… - Кристоф взял паузу пытаясь подобрать нужное слово, чтобы описать свое негодование, но мысли метались и сосредоточиться, особенно рассказывая все это Тому, на которого хотелось произвести впечатление как человека думающего и  от которого снова хотелось услышать одобрение, было сложно. – Я просто не понимаю, как возможно относиться к человеку такому же, как ты сам, как с вещью! Я не понимаю, как они почти не за что подвергали их пыткам и ужасной смерти. Там даже нельзя оправдать зверства страхом. Именно зверства, да, то, что я прочитал по-другому не описать. Причем, как я узнал, за океаном традиция обращаться, как со свой собственностью с людьми сошла на «нет» совсем не давно и не полностью.  Волшебная история не знает примеров подобной жестокости. Даже прошедшая война не может с ними тягаться. Это была война и борьба за жизнь. Тут же, что, Том? – Кристоф говорил очень эмоционально и совсем не следил за информативностью своей речи.  Он был уверен, что англичанину известен этот период истории магглов и нет смысла говорить фактами, да и пока юноша не мог. Найденные факты поражали и ужасали. Юный Картье, бывший всегда далеко от настоящей жестокости, не мог себе представить, что кто-то из людей способен просто так издеваться над другим человеком, хотя то, что Кристоф мог вообразить, читая рассказы о традициях в обращении с рабами, не вызывали в юноши однозначного отвращения. В нем всегда просыпался интерес, какой-то совершенно не правильный, запрещенный интерес, который мог понять Том Реддл. Кристоф был уверен и в этом, поэтому так жаждал этого разговора, этой встречи и будет желать последующих, правда признаться самому себе юноша сможет еще не скоро, прячась за более удобными для «правильного» поведения формулировками своих желаний.

Ответ англичанина придал юноши уверенности в себе, и Кристоф заметно расслабился после первых же слов одобрения в свой адрес. Да, он хотел и ждал положительной оценки своих стараний со стороны Реддла. В конце концов, Картье не просто пользовался обществом англичанина, он хотел подчеркнуть, что тема, поднимая Томом в самый первый час их знакомства, действительно тревожит юношу, и это утверждение даже не являлось ложью самому себе. Начав самостоятельно изучать маггловскую историю Кристоф встречался с жестокостями, которым не мог найти оправдания и о которых никогда не слышало магическое сообщество. Маггловский мир стал представляться французу еще более непонятным, еще более "другим" и чужим, тогда как в магическом мире со всеми его изъянами и недостатками все еще сохранялись и поддерживались  правильные традиции уважения прошлого, тогда как магглы могли просто перечеркнуть несколько страниц своей истории.
- Признаться, да, я слышал, но я не понимаю, как это можно сравнивать! С эльфами заключается контракт, эльфы они... Они другие, они не волшебники, они другой биологический вид. Даже если бы это было классическое "рабство" это никак нельзя сравнивать в порядками магглов. Я представить не могу, как волшебник, ребенок, оказывается в подобном положении "ничто". И как другой, уважающий себя волшебник, будет им понукать, приказывать или заживо скармливать рыбам. Это же ужасно, Том! Ни один волшебник не опустится до такого,- прочитанные факты истории не могли оставить молодого человека равнодушным. Юный Картье был еще слишком восприимчив и чувствителен, он представлял то, о чем читал, и увиденные в голове картины ему были противны своей аморальностью и безнравственностью. Он абсолютно искренне считал, что если бы магглы относились так к кому-то другому, к "не магглу" это еще можно было бы понять, но издевательства над своим "собратом", не признание в нем личности или права ей стать, возмущали Кристофа, и заставляли его внимательнее слушать Тома.
- Это ужасно. Я только начал изучать маггловскую историю, а уже знаю о человеческих жертвоприношениях, о рабстве, о том, что магглы рассуждали, как эффективнее заставит раба работать, сколько бить и сколько кормить. Знаю о том, что вместе с королями древности хоронили его еще живых слуг и иногда даже супругу! Том, зачем? И как это можно сравнивать с изгнанием сквибы из чистокровной семьи? Или даже его убийство - сквиб всё равно отличается, и, как правило, ритуалы не преисполнены намеренной жестокости,- Кристоф в порыве эмоций и возмущений развел руками, потом сделал глубокий вдох и выдох, и продолжил свою речь уже в более спокойном тоне. - И, мне кажется, я никогда этого не пойму.
Во всех вопросах жизни магглов юноша доверял Тому, хотя бы потому что не имел другого источника, кроме книг, но ни одно писание не расскажет о внутренних нравах общества. Почему Реддл так хорошо знает магглов, Картье как-то не задумывался. Мыслями он был в жестоком прошлом, где царило беззаконие. Впрочем, сейчас молодые люди почти пошли к еще более жестокий и ни чем не оправданной эпохе маггловской истории. Кристоф волновался, но приступил рядом помощника вроде Тома очень успокаивало, как и слова похвалы в свой адрес. В тот раз юноша не мог достойно поддержать беседу с англичанином, сегодня это у него получается лучше, во всяком случае так думает сам Картье.

Отредактировано Christophe Cartier (2017-01-31 20:08:23)

Казалось бы, напрашивается логичный вопрос, почему юноша, около года изучающий, пусть и исключительно в теории Темные Искусства, так поражен фактами из жестокой, все-таки давайте не будем отрицать очевидное, маггловской истории? Ведь, так или иначе, Кристоф должен был сталкиваться в своих «прогулках» по некоторым аспектам Темной Магии с ритуалами на крови, на которые он сам, наверное, никогда не решится, и с жертвоприношением, и не только животных. Да, Картье встречал описание нелицеприятных сцен наложения родовых проклятий, когда без крови и жертв не обойтись, но отношение к тексту, к описанному там происходящему у юноши было другое. Он воспринимал условие принести в жертву маггла или какое-нибудь магическое создание как необходимость, как то, без чего ритуал не будет работать, и маг не достигнет своей цели. Цель – именно это слово было определяющим, Кристоф упорно не видел цели в жестокости магглов. Не понимал, почему у них складывалось такое зверское отношение к сородичам, которые никак от них не отличались. В истории рабства, в тех повествованиях, которые встречались юноше о наказании рабов в древнем Египте, Риме, в Англии, более поздние периоды в Америке, жестокость казалась само целью, потому что не было «соразмерности» проступка и наказания, потому что ничего не менялось. В то время как даже за самой ужасной магией, требующей крови, жертв, страха или боли, стоял итог никак не связанный с процессом его получения. Ритуал не проводят ради ритуала, там главное то, какие последствия он повлечет. Жестокость ради жестокости поражала Кристофа и возмущала до глубины души. Еще совсем юный француз, почти не представляющий себе реальный мир ни магический, ни тем более маггловский, и оценивал он информацию только на основе своего не очень богатого и очень положительного опыта жизни.
- Я не сомневаюсь, что это будет познавательно,- ответил Кристоф, про себя сомневаясь в утверждении англичанина, что поход в один музей поможет ему найти ответ на вопрос «зачем». Юноша вообще казалось, что понять маглов волшебнику сложно, если он, конечно, не вырос среди них. Картье же хоть и был полукровкой, сегодня первый раз оказался в маггловском районе, где только он и Том знают, что ведьмы и колдуны не легенды или сказки.
Молодые люди прошли какое-то неимоверное, как показалось Кристофу, количество этапов, прежде чем они зашли в первый зал. Все то время, что Том покупал билеты, узнавал, куда иди и где начало экспозиции, Картье не отходил от англичанина и внимательно наблюдал, как ведет себя Реддл, как отвечает ему маггл. Вот так, с одного взгляда, и не скажешь, что один наделен магическими способностями, а другой нет. Да, и большинство людей, которые встречались молодым волшебникам, никак не отличались ни от магов, ни друг от друга. Кристоф чувствовал, что начинает только больше путаться, он не ожидал чего-то из ряда вон выходящего, но ему казалось, что разница в жизни и поведи должна быть видна. Впрочем, эти ненужные мысли оставили юношу, как только они вошли в первый зал.
На стенах картины и белые полотна со сплошным текстом. Сначала Кристоф непонимающим взглядом окинул все помещение, потом вопросительно посмотрел на Тома, и только после того, как прошло несколько быстрых минут, Картье не уверенно двинулся к первому изображению ведьмы, полыхающей в огне с подписью, которая задавала тон всей экспозиции, и описывало начало страшного периода истории. Но на текст юноша почти не смотрел. Он смотрел на молодую и красивую девушку, которую вопреки расхожему мнению, художник изобразил ее с темными волосами. В ее глазах у живописца получилось отобразить боль и страх, и пламя огня выглядело как настоящее. Кристофу от природы впечатлительному и обладающему не плохим воображением, и ассоциативным мышлением, казалось, будто он может слышать ее крики, так ужасно было искривлено ее лицо от боли. Юноша вспоминал уроки истории в Шармбатоне. Им говорили, что ведьмы знали, как нейтрализовать огонь, что он доставлял им странное удовольствие, что они сами попадались властям несколько раз, меняя при этом внешность. Но глядя на лицо этой молодой колдуньи на картине, Картье не мог бы сказать, что ей нравится или что ее боль наиграна.
Следующая картина и там изображение мужчины, которого растягивают на дыбе. Тут юноше не надо было вглядываться в его лицо или фигуры палачей, или в страшный инструмент боли, Кристоф знал из записок семейно истории, что один из предков пострадал как раз от этого изобретение. Картье передернуло, и у этого изображения он долго не задержался.
Француз переходил от картины к картине в полном молчании, он не оборачивался на Тома, даже, кажется, забыл, что он не один. Он соотносил надписи и изображения с тем, что знал и что слышал, и понимал, что до сегодняшнего дня вряд ли понимал истинную природу охоты на ведьм. Истина всегда где-то рядом, но сегодня она окружала Картье.
- Том,- тихо подозвал Кристоф, когда уже находился у последнего полотна, на котором в маленьких гравюрах, рассказывали историю, как из завести один сосед обвинил другого в колдовстве и этим обрек последнего на мучительную и долгую смерть. – Том, зачем они это делают?

«Магглы крайне жестоки», - вырванная из контекста фраза повторялась в сознании Кристофа, который не мог оторвать взгляда от гравюры с изображением казни невиновного. Голос Том спокойный и уверенный пробивался сквозь щит, которым юноша неосознанно отстранил себя от остального мира, полностью уйдя в судьбы тех несчастных, которые были изображены на картинах. Ему так было проще воспринимать, так Кристоф глубже проникал в проблему вопроса, так запоминал, на основе чувств и ассоциаций. Но именно эта одна фраза, казалось бы объясняющая все, и на самом деле ничего, ярче всего сошлась с теми эмоциями, которые Кристоф испытывал глядя на картины. «Магглы крайне жестоки» - первое, что юный Картье скажет, выйдя из музея, что напишет в дневнике, но не как повторение чужих мыслей или слов, а как свои собственные, усвоенные, увиденные и пережитые сегодня эмоции.
Француз краем глаза замечает, как Том темной тенью переходит в другой зал, и буквально заставляет себя сдвинуться с места. Правда, прежде чем переступить порог, юноша оборачивается назад и еще раз окидывает взглядом зал целиком. В глаз опять бросаются измученные лица пленных, вывернутые составы, резкие движения палачей. Кристоф понимает, что ему предстоит увидеть дальше, но до конца осознать, что эти картины не фантазии авторов, что все те непонятные и нелепые машины были изобретены и на них пытали людей, обвиненных в колдовстве, на них до смерти замучили его предков, ему не хочется. Пока еще есть возможность оставаться в неведение. Однако Картье все же идет дальше, вслед за Томом. И замирает, не сделав и трех шагов. На лице юноши отображается неподдельный ужас и отвращение. Он охватывает быстрым взглядом все ужасные орудия, вспоминает картины из предыдущей комнаты и перед глазами проносятся яркие и живые образы стоящих рядом палачей и их жертв. А в голове пульсирует только две взаимосвязанные мыли, которые когда-то очень удачно вложил в него англичанин, о чем Кристоф теперь даже не вспомнит, когда увидел се это «своими глазами»: магглы жестоки, а на месте тех несчастных были твои предки и мог бы быть ты. Француз неестественно бледный, слишком тихо и неспешно, в строгой последовательности переходит от одного экспоната к другому. Названия мелькают перед глазами, но юноша их не запоминает. Он не всегда может правильно понять, как работал описанный механизм, как пользовались этой машиной, но ему не обязательны разъяснения Тома, один их вид вызывает в Кристофе бурю эмоций, так что только складка на лбу может выдать мыслительный процесс, пытающийся угадать, как именно убивала или мучила эта машина.
Шипы, плети, крысы, метал, огонь и даже вода – эти магглы и, правда, очень изобретательны. Картье смотрит вокруг себя, смотрит на экспонаты в отдельности, пытается переварить информацию и не утонуть в образах, его окружающих, но четко юноша осознает лишь то, что не понимает, а зачем магглам сколько орудий, причиняющих боль? Почему нельзя было обойтись одним? Ведь и у волшебников есть страшное пыточное заклинание, которое запрещено использовать, но оно одно. К чему такое разнообразие? Откуда такая ненависть к тому, о чем они не знаю или чего не понимают? Откуда такая ненависть друг к другу, если они были готовы невиновного, просто неугодного им человека отправить на такие муки.
Кристоф чувствует, как эмоции душат его, он пытается от них отвязаться, но атмосфера, поддерживаемая работниками музея, слишком давит на него. Поэтому француз ищет глазами знакомую фигуру, чтобы попросить у него помощи. Но Картье замечает Тома рядом с одним из самых страшных и известных пыточных орудий – железная дева – и тихо подходит к нему, словно боясь кому-то помешать.
- Я читал, - Кристоф запинается и прокашливается, потому что его голос хрипит, и звучит слишком тихо даже для музея. Впрочем, если посмотреть на юношу, который не отводит взгляда от страшно металлического сооружения с шипами, что он это говорит скорее для себя, чем для Тома, чтобы зафиксировать и подтвердить себе тот образ, что сложился в его сознании.  – Я читал, что двое моих предков погибли от рук инквизиции и оба не дожили до суда и казни, а умерли так. На дыбе и в этом… Железная дева называется, я читал. Я не могу вообразить насколько это больно и страшно. Кто это все придумал? Зачем столько всего, Том? – обращение скорее по инерции, потому что Кристоф уже подсознательно знает, что именно Реддл сможет объяснить такие вещи. Хотя и ответ подсознание юноши тоже уже знает, Кристоф его слышал сегодня, но хочет услышать еще раз, убедиться, что правильно запомнил. Что сам ничего не придумал и все те образу в его голове имели место быть когда-то в темном прошлом.

В голове француза кружилось много мыслей, много вопросов, которые он мог бы задать Тому. Но все они птицами разлетались по его голове, когда юноша пытался их поймать, связать и произнести. Губы отказывались шевелиться, а взгляд замыливался. Кристофу было сложно поверить, что все орудия в этом зале когда-то использовались по назначению. Что все эти механизмы изобрели с одной целью – причинять боль человеку, долго и мучительно убивать его. В итоге множество вопросов, которое крутилось в голове у  юноши, складывалось в один емкий, который Картье уже не раз повторил сам себе и не раз произнес вслух – зачем? И ответ на него Кристоф тоже уже слышал, убедился в его верности. У юноше не осталось сомнений, что магглы очень жестоки. Но поверить все равно было сложно. Невозможно. Зачем? Зачем им это? Какой толк в адских муках, если человек признается во всем, что угодно, лишь бы они прекратились? И к чему такое разнообразие? Англичанин повторяет простую, такую очевидную, после увиденного, истину. И Кристоф ему в ответ слегка кивает головой в знак согласия и понимания. Юноша не смотрит на Редлла, он ощущает присутствие Тома рядом и этого достаточно для моральной поддержки, когда его взгляд упирается в металлический силуэт с острыми шипами. Воображение рисует перед глазами француза нелицеприятные образы, от которых юноша невольно морщится и отступает назад.
- Они даже сделали ей что-то типа лица.. Зачем? Что это: насмешка или извращенная эстетика? – Картье делает еще шаг назад, чуть наклоняет голову и вновь замирает. С ним будто замирает и время. Юноша полностью погружается в ту атмосферу, которую тянут за собой эти вещи. Атмосферу тьмы, жестокости и боли. Ему кажется, что он может услышать крики тех, кто стал жертвой пыток, может увидеть их лица, искаженные от боли. Юноша тяжело и глубоко вздыхает, и все же находит в себе силы, чтобы развернуться и быстрым шагом выйти из этой залы, не оборачиваясь, не давая себя утянуть вновь в ту ужасную эпоху, которая просто не должна быть забыта, которая стала настоящий трагедией для волшебного сообщества.
Уже переступая порог новой комнаты, Кристов почувствовал странный запах каких-то трав и смолы. И свет в этой зале казался более мягким и теплым. Юноша остановился почти в самом начале комнаты, чуть прикрыл глаза, сделал тихий вдох и выдох, пытаясь оставить беспокойные ведения позади, однако юноша все равно ощущал их теперь незримое присутствие. Надеясь, чуть отвлечься, может быть получить еще какой-нибудь ответ на еще какой-нибудь свой вопрос, который Картье не мог сформулировать, юноша неспешно приступает к осмотру последней части экспозиции.
Старинные книги, письмена на разных языках, иконы, четки, христианские кресты – все это по идеи у Кристофа должно было вызывать интерес, должно было его успокоить и, может быть, как то объяснить жестокость магглов, но вместо этого в  сознании юноши всплывали совсем не светлые ассоциации. Крестовые походы, религиозные войны, еврейские резервации. Это же все было в маггловской истории. Они сражались за веру и Бога. Они убивали за Бога, пытали за него, хотя первая заповедь гласит «не убий». Картье переходит от экспоната к экспонату, пробегает взглядом по пояснению, но его мысли и чувства существуют отдельно от его тела. Юноша взволнован, рассеян и не может угнаться за своими мыслями. Он не плохо знает основные постулаты религии, оказывается несколько ориентируется в маггловской истории, и все эти знания тяжелым грузом опустили на него, опуская на землю, придавливая к ней и разбивая о нее некоторые наивно-романтические представления юноши о религии, истории и войне, который раньше имели место в сознании Кристофа.
Голова кружится, юноша чувствует, как ему становится не хорошо, и он присаживается на лавочку, которая стояла у стены, напротив большого полотна, изображающего ад. Опять образы. Отталкивающие, искаженные, но Кристоф не может оторвать от них взгляда. Что-то во всем этом ему кажется неправильным, изначально ложным. Но что? Юноша начинает осторожно проводить взглядом по всем экспонатам, и взгляд замирает только на мрачной фигуре англичанина.
- Том, - Картье тихо зовет англичанина, чувствуя, как пересохло у него в горле, но сейчас Кристоф не сможет смолчать, у него есть мысли, которые не дают покоя, которые он должен озвучить. – Том… А почему, чтобы убедить фараона отпустить евреев Бог умертвил всех первенцев в Египте? И детей… дети ведь безгрешны. Потому что их родители иноверцы и их можно убивать? Но тогда почему Бог приказал Аврааму убить своего сына Исаака, чтобы доказать свою веру? Как можно верить в Бога, заповеди, в светлый дух, когда ради подтверждения веры, они просят убить собственного ребенка? Как можно бояться ада, когда людей мучили в тех машинах. Я не понимаю.

Религия была одним из связующих звеньев между маггловским миром и магическим. В маггловских и магических школах у детей были рождественские и пасхальные каникулы. Волшебники и магглы любили праздновать рождество, наряжать елку и получать подарки. Кристоф тоже любил эти праздники, в семье Картье их отмечали шумно и весело. Знал Кристоф и библейские истории, в основном те, к которым любили делать отсылки художники и поэты и не обязательно маггловские художники и поэты. Но юноша всегда воспринимал эти истории как легенды, никогда не задумываясь, что они значат для по-настоящему верящих в них магглов. А сейчас, глядя на полотно, изображающее кошмарные сцены ада, вспоминая прошлые залы, наполненные жестокостью и болью, понимал, что вся маггловская история, вера и идеология пропитанная ненавистью и каким-то животным страхом проиграть в жизни, который сам по себе был не понятен французу. Он не мог представить ситуации, когда в его мире волшебники волшебников бы заковывали в цепи. Когда в его бы мире воспитывали поколения на кровавых сказках. Когда за «веру» надо было убивать: детей, неверных, ведьм. Кристоф хорошо помнил фразу из христианской традиции, что Бог есть любовь, но глядя сейчас перед собой, все еще окутанный образами мучений невинных, юноша не понимал, где здесь любовь? В чем она? Даже способы казни, даже пытки – они ужасны, отвратительны. Любой нормальный человек не сможет даже смотреть со стороны, как пользуются теми инструментами, что уж говорить о том, чтобы повернуть рычаг!
- Но это не понятно мне. Посмотри на эту картину, ведь ее цель только одна – запугать. Ты говорил, что они уничтожают города, чтобы закончить войну. Вот это уже не кажется, мне таким удивительным. Вся их культура изначально ложна и жестока. Даже наша темная магия не искривляет так сознание, в смысле, что последствия не распространяются на следующие поколения. А магглы по-другому не умеют,- Кристоф не замечал, что почти каждую свою мысль или выражение он подкреплял словами англичанина. Голос Тома сейчас проходил, будто, сквозь него, задевая в душе юноши струны, которые не хотели замолкать.
Картье еще несколько долгих минут молча, смотрел на картину, пытаясь понять, чем руководствовался художник, решивший написать такие правдоподобные терзания людей. Юноша удивлялся злой иронии, что картина, пугающая средневекового маггла, которая должна была напомнить ему о благочестии и страхе перед Страшным Судом, отражала происходящую в те времена действительность. Адский огонь горел на маггловских площадях и на них сжигали колдунов. Тех, кто до этого доживал. И только когда тяжелуй атмосферу всего музея терпеть стало невозможно, он перевел потерянный взгляд на Тома, встал со скамьи и указал в сторону выхода.
- Том, пойдем? Я… Я уже видел достаточно. Во всяком случае, на сегодня. Это страшное место. Но я рад, что ты меня сюда привел. Об этом нам должны рассказывать на маггловедение, а не о том, сколько и чего может поднять маггл,- Кристоф сглотнул, отвел взгляд и неспешно двинулся к выходу. Его мысли все еще витали где-то далеко и сами по себе. Перед его глазами еще стояло самое первое изображение девушки, полыхающей в огне.
Оказавшись на улице, Кристоф первым делом сделал глубокий вздох и закрыл лицо руками. Ему было тяжело эмоционально. Сейчас вне стен музея, когда страшные орудия пытки оказались позади, дышать ему сразу стало легче и проще, но вот увиденные там образы, еще долго будут преследовать юношу, заставляя заново прокручивать в мыслях этот день.
- Магглы очень жестоки, Том,- коротко резюмирует Кристоф, еще раз специально повторяя эту фразу вслух, чтобы убедиться, что она может передать хоть часть тех эмоций, который все еще не хотели из своих цепких лап отпускать юношу.